Всех подняли с зарей.
— Мы здесь, — размышлял Персей, чертя по земле веточкой. — Вакханки — северней, у перевалов. Немея, Апесант, ущелья Трета. Меламп с оргиастами хочет забраться еще северней, к Сикиону. Надеюсь, им ничего не помешает. Надо растянуться цепью, поднять шум и идти на север. Или нет, поднимать шум — рано…
Встав рядом, Эхион хмыкал с недоверием. Он впервые видел Убийцу Горгоны таким разговорчивым. Обычно у Персея не возникало желания озвучить ход своих мыслей. Спарт огляделся — загонщики толпились вокруг, и глаза юношей горели. Ну да, подумал Эхион. Воины? — молокососы. Копья и мечи? — свистки да трещотки. Соплякам бы на войну да под началом великого сына Зевса — вот бы радости было, до первой смерти. А тут не пойми что — шуми-греми, гони взбесившихся баб по скалам…
— Со мной пойдет старший пират. Эхион, возьмешь младшего.
Тирренцы переглянулись. Кормчий кивнул, Тритон аж подпрыгнул от радости. С вечера он обзавелся новой дубиной, и ему не терпелось опробовать ее в деле. Надо следить за болваном отметил спарт. Мы — не мстители. Арей Губитель, ну почему мы не мстители?! В душе затлели драконовы огоньки, и спарт поспешил загасить их. Не хватало еще при виде менад ринуться в бой, забыв запрет…
— Остальные Горгоны идут вместе. Загонщики, разбившись на три отряда, следуют за нами. Я движусь на Зигуриес, Эхион — западней, на Немею. Горгоны — еще западней, по границе с Аркадией, — веточка отметила пути. — Кто первым встретит вакханок, поднимает шум. Такой, чтоб услышали на Олимпе. Бежим на соединение и начинаем гон. Ясно?
— А ежели того? — робко спросил Тритон. — Вдруг не встретим, да?
— Тогда собираемся близ Трета, возвращаемся и начинаем заново. Место сбора — кипарисовая роща у храма Зевса Немейского.
— А ежели…
— Тогда ставим парус и плывем в Колхиду.
— Зачем в Колхиду? — опешил Тритон.
— Тебя, барана, продавать, — вместо Персея разъяснил спарт. — Колхи баранов очень уважают…
Вскоре «младший пират» топал за Эхионом, стараясь не отстать. И все бурчал: «Зачем в Колхиду, а? Ты это, значит… Ты объясни. Туда, знаешь, сколько плыть! Не хочу я в Колхиду…»
— Заткнись! — рявкнул спарт. — Дыхание береги!
Так всегда, подумал он. Персею — шуточки, а я терпи…
2
— Замри!
Свистящий шепот Кефала ударил в спину. Мальчик застыл, как в игре «Персей у Кефея». Это не игра, сказал он себе. Кефал бы зря тревогу не поднял.
— Пригнись. Смотри…
Амфитрион проследил за рукой юноши. Внизу на дороге что-то блеснуло. Колесница! — разглядел он сквозь ветви. Двое воинов при оружии…
— Думаешь, это за нами?
— Не знаю. И проверять не хочу. А ты еще предлагал по дороге идти!
— Я ж не знал…
— Все, уехали. Давай за мной!
Горы не радовали. Спускаешься по осыпи; карабкаешься по скалам, где один неверный шаг — и костей не соберешь; пробираешься сквозь заросли, куда нырнула звериная тропа; ползешь на карачках, обдирая плечи и локти о шиповник; шипишь от боли, как змея…
Только что ядом не плюешься!
К счастью, сейчас они шли через редколесье. Листья папоротника мягко оглаживали голые ноги. Под сандалиями упруго играла прелая листва. Птицы голосили в кронах буков и платанов. Эхо дробилось, множилось, ловя беглецов в паутину звуков.
— Стой!
Мальчик окаменел. Пальцы вцепились в дротик — не отодрать.
— Тут стоянка была…
Тьфу ты! Он-то думал — враги.
— Трава примята. Следы. Костер жгли…
Кефал разгреб кострище, присыпанное землей, тронул сизые угли.
— На рассвете ушли.
— Дедушка?!
— Вряд ли.
— Вакханки! Точно тебе говорю, они!
— Вакханки костров не жгут. Стой на месте — следы затопчешь…
Юноша принялся нарезать круги вокруг стоянки. Он едва носом землю не рыл. Амфитрион знал, что ему очень повезло со спутником. Сам бы он давно заблудился. И мимо стоянки прошел бы, не заметив. А с Кефалом они обязательно найдут дедушку!
— Три человека, — Кефал задрал голову к небу. Увы, лик солнца скрыла косматая туча. — Направились к Микенам. Мужчина и две женщины. Поклажи мало, идут налегке…
Будь мальчик постарше, он бы догадался, что руководило Кефалом в первую очередь — желание блеснуть мастерством следопыта. Но опыт приходит тогда, когда уходит нужда в чужой похвале.
— Ладно, чего тут прохлаждаться… За мной!
Редколесье кончилось. Плато, по которому они шли, резко оборвалось. На дне узкого, словно прорубленного мечом, ущелья текла река, скудная летом.
— Похоже, мы вышли к Немее.
— Мы правильно идем?
— Мы не идем, — юноша храбрился, пытаясь шутить. — Мы ищем.
Выше по склону Кефал заприметил арку скального «моста». Начался дождь — мелкий, противный. Подошвы скользили на мокрых камнях. Амфитрион глянул вниз, прикинул, сколько лететь… Закружилась голова. Некстати вспомнился возница Миртил, проклявший дедушку Пелопса и весь его род. Да, с такой высоты падать — много кого проклясть успеешь! Дождь усилился. Спрятаться бы, переждать… Но время дорого, да и где тут спрячешься? Скалы в пятнах лишайников, чахлые кустики дрока…
— Смотри, пещера!
За всклокоченной шевелюрой можжевельника темнел провал.
— Говорят, в здешних пещерах Гермий[62] родился…
— Это та самая! Точно, она!
— Ну, не знаю…
— Давай туда! Жертву Гермию принесем — пусть выведет к дедушке…
— Какую жертву? У нас нет ничего…
— Змею!
Приметив ужа, скользнувшего меж камнями, Амфитрион кинулся за ним — ловить.
— Сдурел? — возмутился Кефал. — У Гермия ж змеи на жезле! За такую жертву он тебе путь укажет, не сомневайся! Прямиком в Аид…
Черный зев пещеры и впрямь напоминал спуск в подземное царство. Мальчик поежился. Однако Кефалу тоже надоело мокнуть.
— Ладно, лезем. Если от души просить, боги и так помогают… Можно еще подарок оставить. У тебя есть что-нибудь?
— Нож есть.
— Покажи.
Амфитрион на ходу нащупал в сумке нож — едва не порезался! — и протянул его Кефалу.
— Хороший. Острый…
Юноша сунул в рот пострадавший палец.
— Годная анафема[63]. Богу понравится.
Ножа — папиного подарка — было жалко. Наверное, это правильно. Если уж отдавать тельца, так жирного. Хорошие вещи, дорогую одежду. «Сердце, — подсказал кто-то, взрослый и злой. — Рассудок. Жизнь. Детей. Жену…» Мальчик помотал головой, гоня дурные мысли. Если Гермий приведет их к дедушке…
«Они братья! Сыновья Зевса. Гермий поможет!»
Можжевельник огибала еле намеченная тропа. Под сводами пещеры царила сырость. Меж бокастыми валунами сочилась дождевая вода. В глубине звенела капель; из тьмы проступали белесые сталактиты, похожие на клыки чудовища. Выбрав место посуше, беглецы присели передохнуть.
— Тут и алтаря-то нет…
— Не нравится мне здесь, — Кефал принюхался. — Зверем пахнет.
Словно в подтверждение его слов неподалеку вспыхнули две пары глаз — хищных, желто-зеленых. Во тьме наметилось смутное движение. Не сговариваясь, беглецы вскочили, выставив перед собой оружие. Миг, другой — и хозяева пещеры оказались на свету.
— Львята! Быстро отсюда!
— Ты чего? — удивился Амфитрион. — Они ж маленькие!
3
…Эхион бежал, удивляясь собственной горячности. За спиной пыхтел тирренец — чудо, но парень держался. Аргивяне отстали — о, не потому, что быстроногие юноши отчаялись догнать спарта. Загонщики здраво полагали, что если на пути встретятся вакханки… Это дело Персеевых Горгон — первыми увидеть одержимых, способных разорвать зверя в клочья. Прикрыть, дать время поднять шум, созвать друзей. А уж тогда, собравшись вместе, мы погоняем всласть! Драчунов, кипящих жаждой боя, в поход не взяли. Те же, кто горазд бегать и греметь — сейчас они плелись далеко позади, тихие как мыши. В ушах каждого стучало, прорвавшись из смутного, доступного лишь пифиям[64], будущего:
— Они несут повсюду разрушенье:Я видел, как они, детей похитив,Их на плечах несли, не подвязавши,И на землю не падали малютки.Все, что хотели, на руки ониМогли поднять: ни меди, ни железаИм тяжесть не противилась…[65]
Спарт был глух к оракулам грядущего. Старею, думал он на ходу. Крошусь. Зажился на свете. Да и то сказать — в облике человека он был старше Персея. А если набавить годы, прожитые частью Ареева Змея… Эхион соврал — ему снились не фиванские подземелья. Ночью он видел битву с Кадмом Убийцей Дракона. Саму битву спарт помнил плохо — ярость, кипящая лава бешенства, слабость, смерть, воскресение из борозды — но сон возрождал схватку, не считаясь с дырявой памятью. Человек разил дракона, и клыки щелкали впустую, промахиваясь мимо цели. Во сне Эхион плакал от бессилия. Обреченность жгла его каленой бронзой. Эти ожоги и нахлестывали спарта, гоня вперед по немейским скалам.
